Любой джазмен скажет: джаз играть недостаточно, его нужно чувствовать. Нужно чувствовать каждый звук, за ним эмоцию, за эмоцией историю и судьбу. Двигаясь по кочкам, бухаясь в яму, взлетая, джазмен умудряется опытом. Пройдя не один круг джаза, он приобретает чуткость и начинает петь сердцем, сострадая каждому звуку. Такова и Лера Гехнер. Лера — известная петербургская джазовая певица и актриса. В каком бы качестве Лера ни появлялась на сцене, она всегда исповедует себя, — до жути как откровенно.

— Лера, ты в детстве мечтала стать артисткой?

— Да! Как пафосно ты меня спросила (смеётся)!

— В каком это было возрасте?

— Мама говорит, что как только я родилась и стала кричать, акушерка сразу же сказала, что я буду певицей. В детском садике я принимала участие во всех мероприятиях: читала стихи, пела, и меня называли: «Лерка — артистка». Родители, бабушки – все говорили: «Ой, Лерка, – артисткой будет!»

— Представляла себя на сцене?

— Конечно.

— В красивом платье?

— Не-е-е... Платьев не было (смеётся). Бабушка мне шила разные костюмчики, и я была то лисичкой, то снежинкой, то зайкой. Не помню того, чтобы я хотела стать принцессой, — с короной на голове и шлейфом сзади (смеётся). Не помню, чтобы я принцесс рисовала. Я рисовала что-то неадекватно-абсурдное – лягушек, зверюшек...

— Училась в музыкальной школе?

— Да, в музыкальной школе № 16 Выборгского района, занималась на скрипке в классе Гарольда Ильича Гарлицкого. Поскрипела пять лет, а потом перевелась на дирижёрско-хоровое отделение, где стала любимицей Татьяны Дмитриевны Ореховой – руководителя хора.

— Продолжила музыкальное образование?

— Я как-то не очень хорошо готовилась к поступлению в музыкальные учебные заведения. Сейчас даже рада, что не поступила ни в Консерваторию, ни в училище им. Мусоргского или в училище им. Римского-Корсакова. Окончив десять классов общеобразовательной школы, я стала поступать в театральные институты (всё же больше актрисой хотела быть, а не певицей). Поступала и в «Щепку», и в «Щуку». В «Щуку» меня, чуть было, не взяли, правда, предложили пойти не на актёрское, а на режиссёрское отделение.

— Почему не поступала?

— Не могла сдать экзамен по истории СССР! Ну, проваливала (смеётся)! Или говорили: «Ну, зачем её брать, она уже актриса. Возьмём лучше того, из кого ещё можно что-то вылепить». Я ведь в то время, действительно, была уже сложившейся актрисой – играла в ленинградских театрах... В театре «Синий мост» под руководством Марка Грифа, в театре Третьякова... В 1989 году я попыталась поступить в ЛГИтМиК на рок-оперу. Опять провалила экзамен по истории СССР, но меня взяли вольным слушателем в надежде на то, что какое-то место освободится. Но я этого не дождалась. В какой-то момент я поняла: «Всё, хватит!» и уехала в Гамбург.

— Что делать?

— Кино снимать. Со своей подругой – Юлией Мининой мы написали сценарий и хотели сделать кино. Для этого меня и отправили в Гамбург.

— Кто отправил?

— Папа. Меня отправили просто так – как гранату фашисту. Я ничего не знала, денег не было...

— Ты приехала в Гамбург: «Здравствуйте, меня зовут Лера, я собираюсь снимать кино».

— Да (смеётся)! Через папиного друга я познакомилась с немецким фоторежиссёром, который, прочитав сценарий, сказал: «Я тебе помогу». Но ничего из этого не вышло, потому что фильм оказался дорогой. Позже мы фильм всё же сняли. Через год приехала Юля, и мы сделали документальный фильм про русских людей искусства и просто людей, которые уехали в Гамбург и там остались. В 1991-1992 годах эта тема была актуальной. Моряки, плававшие на суднах, сбегали, сдавались немцам. Здесь о них и о том, как сложилась их судьба, никто не знал, но это было интересно. Одной из главных героинь фильма была ныне известная оперная певица Ольга Бородина. Помню, что она была очень довольна своей жизнью в Германии, потому что тогда в России ей много палок в колёса вставляли. Другим героем был Лев Копелев – первый диссидент, и т.д.

— Можно фильм где-то увидеть?

— Нет, потому что права на него находятся у «Offener Canal» – это открытый канал в Гамбурге, который предоставил нам всё необходимое для съёмки. Теперь у него все права.

— А как ты джаз петь стала?

— Какое-то время я жила между Петербургом и Гамбургом. Приезжала сюда, потом снова уезжала. В Гамбурге я познакомилась с музыкантом из Киева, Аликом Слуцким, — он скрипач, пианист и очень хороший человек. Как-то он сказал мне: «А что ты? Ну-ка попой мне!» Я спела, он говорит: «Давай петь джаз!» Так я и стала джаз петь.

В 1996 году я снова приехала в Петербург, поработала два года в «Арт-Клинике» Кирилла Миллера на Пушкинской-10, в 1998 снова уехала в Германию, вышла замуж, а в 2002 году вернулась обратно.

— Окончательно?

— Да. Представляешь, мне сейчас визу не дают (смеётся)!

— Твой путь нельзя назвать стандартным. Ни путь певицы, ни актрисы. Чем ты руководствуешься в выборе пути?

— Не делать так, как делают другие.

— Ты делаешь свой выбор из противоречия?

— Да... Я стремлюсь быть такой не как все, но в то же время старюсь не заболеть звёздной болезнью. Я стремлюсь добиваться чего-то, но не через постель. Быть творчески независимой, но не кричать об этом.

— Можно сказать, что ты максимально стараешься быть собой?

— Да.

— О чём ты поёшь?

— О том, что происходило в моей жизни с 1971 года — года моего рождения — по нынешний день. Иногда я пою не обо всей моей жизни, а о том, что меня потрясло. Получается такое прилюдное воспоминание собственных ощущений и переживаний. На самом деле люди не понимают, что меня так потрясло, но я-то знаю, что на голых математическо-технических формулах не получится передать эмоции и ощущения. Нужно отдать себя, душу. Только на фантазиях эмоции не передашь.

— А как же в актёрстве? Есть придуманный образ, и ты его через себя пропускаешь?

— Я думаю, что я не образ через себя пропускаю, а текст на себя примеряю. Разбиваю его по всем частям тела, души, мозга, — так, что в конечном итоге он становится моим.

— Ты откровенна.

— Вообще-то я очень замкнутый человек.

— Но ты откровенна на сцене, в наших с тобой беседах.

— Чем больше человек общается с внешним миром и чем больше он историй рассказывает о себе со сцены, тем более одиноким он становится внутри себя. Такая борьба происходит... Я не знаю, не могу это объяснить, но внутри чувствуется такое опустошение... Оно, конечно, очень-очень прикольное, но из-за того, что все эмоции отдаёшь, в итоге — сама с собой разговариваешь, сама себе вопросы задаёшь, сама себе на них отвечаешь. И не из-за того, что нет друзей и не с кем поговорить, а просто...

— Просто что они могут сказать...

— Ну, да..., да..., да...

— Может, ты и замкнутая, но охотно открываешься. А не боишься быть откровенной?

— Раньше люди друг с другом переписывались, вели дневники. В дневниках они откровенничали сами с собой. Сейчас другое время: люди не ведут дневники и не пишут тех писем, что писали раньше. А быть откровенным необходимо, для того, чтобы не ограничивать себя в ощущениях мира. Если человек внутренне не откровенен, то он беден духовно.

— Ты больше открываешься для того, чтобы больше получить взамен?

— Да, чтобы получить не в 3D, а в 5D.

— Что ты получаешь взамен, открываясь в спектакле «Монологи вагины»?

— Как это ни странно будет звучать, но в этом спектакле я купаюсь в своём счастье. Так получилось, что именно эта роль мне стопроцентно подходит.     монологи вагины

По-моему, «Монологи вагины» о невостребованности. О том, что копилось-копилось и, наконец, вырвалось: «Мы теряем вагину». Мы стыдимся её, не слышим, не понимаем. «А ведь там ты настоящая» — звучит в спектакле. «Нужно только повернуть ключик и выпустить песню».

Пьесу «Монологи вагины» написала американская поэтесса, писательница, драматург Ив Энслер. В 1997 году пьеса получила приз «Оби». Премьера спектакля состоялась в Нью-Йорке, позже он был поставлен в Лондоне, Стокгольме, Афинах, Загребе, Иерусалиме...

В буклете к петербургской постановке говорится, что «Монологи вагины» — это часть крестового похода Ив Энслер против стыда, которые многие женщины испытывают к своему телу и своей сексуальности. Но я считаю, что спектакль не только об этом и не только про женщин. Не случайно первым режиссёром спектакля стал мужчина — Рэнди Роллинсон, и в Петербурге его тоже поставил мужчина — Джулиано Ди Капуа.

— Можно сказать, что ты купаешься в естественности?

— Да. Я очень благодарна Джулиано и судьбе за то, что у меня появился шанс проявить себя там, где меня точно не назовут ни «Пеппи – длинный чулок», ни «чертёнок». В этом спектакле я играю саму себя. Я же – женщина!

— Спектакль помог тебе раскрыть в себе женщину?

— Не, не помог,... просто комплексов стало меньше.

— А что ты открыла для себя?

— Я открыла, что мир зависит от женщин. Если бы не было женщин, то не было бы и тех семи чакр, главной из которых является вагина. Если бы не было женщин, то мир был бы беден. Да его вообще не было бы. Если представить себе мир из одних мужчин – с этой их одной чакрой, то я представляю его себе так: это один тысячекилометровый мужчина, который всё время плачет горючими крокодильими слезами и тонет в них. Какими бы ни были мужчины сильными, активно высокомерными, как бы они ни третировали нас, ни давили, всё равно подсознательно они бояться жить без нас. И красной нитью через спектакль проходит идея, что как это ни ужасно, но большинство женщин боятся посмотреть на себя со стороны Бога. Ведь всё уже сделано, нужно только это реализовать. Если бы цветок боялся раскрыться и зацвести, то Бог убрал бы лепестки и оставил одну палку, но Бог создал цветок для того, чтобы он цвёл. Так вот и женщине не нужно бояться. Из-за боязни возникла эта дурацкая эмансипация. Если сравнить современную женщину с цветком, то это кактус, который цветёт раз в пять лет или вообще не цветёт. Есть женщины, которых и поливать не надо... А мужчинам и хорошо: что их поливать-то? Так они в своём большинстве к нам и относятся.

— Вопль вагины.

— Да.

— Недавно ты возобновила сотрудничество с Алексеем Поповым. «Lera Gehner Band» будет?

— Не..., не будет.

— Будет новый проект?

— Да, новый проект будет.

За последний год в моей жизни многое изменилось. До недавнего времени я полагала, что так и останусь в одиночестве, но год назад подумала: или я навсегда останусь одна, или надо попросить. Вот я и попросила. Меня услышали и сказали: «На, получай. Ты готова».

— Вы оба амбициозны...

— Но это здоровый эксгибиционизм,... то есть амбиционизм (смеётся)!..

— Оговорка по Фрейду...

— А я и считаю себя музыкальным эксгибиционистом.

— Итак: вы оба амбициозны... Куда будет направлен ваш новый проект?

— Знаешь, послали же в космос капсулу с музыкой Баха, «Битлз», картинами Рембранта,... так вот — туда. Для других людей – «марсианов». Им же там скучно, наверное, без нас!

— Лера, с тобой работают лучшие музыканты города. Что тебе нравится в партнёрстве с ними? И, вообще, что ты ждёшь от партнёрства? Что тебе важно?

— Свобода...

— Свобода самовыражения? Тебе нужно, чтобы тебе никто не мешал?

— Не то, чтобы не мешал. Мне важно, чтобы было взаимопонимание. Естественно, музыканты должны быть взрослыми и мудрыми. Те музыканты, с которыми я работаю, мудры в музыке, и нередко их музыкальная мудрость двигает жизненную. Если говорить о том, чего мне не хватает, то мне хотелось бы, чтобы музыканты, знающие на что они способны, не тратили себя попусту, чтобы их энергия не работала вхолостую. Просто говорить: впереди всё будет. Но ничего не будет, если ты этого не захочешь. Да, я хочу получить «Грэмми». Почему бы нет! Для этого надо работать.

— Тебе не хватает общих амбиций?

— Не хватает. Один амбициозный человек в группе — это хорошо, но должна быть команда. Должно быть общее стремление к чему-то. Да, я хочу быть всемирно известной, да, я хочу быть богатой, но недостаточно просто думать об этом, иначе когда ты получишь своё золото, то не будешь знать куда его деть, что с ним делать.

— А что бы ты сделала со своим золотом?

— Вложила в путешествия. И чтобы вместе со мной, могли путешествовать все мои любимые люди. Наша оседлость – это большое недоразумение. Люди должны путешествовать для того, чтобы повышать свой уровень обоняния, осязания, иначе, спрашивается: «А зачем нам такая большая Земля?»

— Лера, я понимаю, что абсурдно задавать такой вопрос джазовой певице, и тем не менее: долго ли ты будешь петь на английском языке? Не пора ли повернуть ключик?

— Я считаю, что русский язык больше соответствует прошлому веку. На русском языке написаны романсы.

— Да, но русский язык живёт и сегодня. Он уже вобрал в себя много культур и ещё вбирает. Он очень пластичный.

— Да, но музыка...

— А музыка ещё шире...

— Очень сложно на русский текст написать достойную музыку.

— Больше ответственности?

— Больше ответственности. И фонетически русский язык – очень сложный. Я не знаю, но петь на английском мне очень легко, так же, как и на французском, итальянском...

— Но ты же русская, опустим все смешения, мы все здесь такие же русские, как и ты. Через язык возникает органика с культурой, землёй. У каждого человека есть родовой стержень, который доходит до земли. Это цепь из родителей, бабушек, дедушек и т. д. Когда все звенья цепи смыкаются, то стержень начинает вибрировать — по-настоящему. Возникает абсолютный резонанс. Меня до этого допёрло, и теперь я и джаз, и фанк только через этнику воспринимаю...

— Так вот я ж тебе и говорю, что джаз, как и фанк, невозможно петь на русском.

— Так я ж тебя не спрашиваю, как долго ты будешь петь джаз. Я спрашиваю: как долго ты будешь петь на английском? Может, это и не будет джаз, а что-то с элементами джаза. Ключик-то надо повернуть, песню выпустить. Зато песня получится родная, не имитированная.

— Наверное, лет в семьдесят. Я же раньше пела на русском языке свои песни. Был такой период. Сейчас — другой. Может, он и подзатянулся, ну и пусть. Пусть он будет, пока мне не надоест.

— Ты свою песню выпустила?

— Лет десять назад в Гамбурге, когда на меня накатила страшная депрессия, и я думала о смерти... И чем больше я о ней думала, тем больше её пугалась. Вот тогда я подумала, что хорошо было бы провести последние минуты жизни на сцене. Так что свою песню я ещё не выпустила.

— Хочешь сказать, что это будет лебединая песня?

— Да, и ждать её придётся долго.