Во время концерта ко мне подошла незнакомая женщина и спросила: «А что это за стиль музыки?» «Стиль?» — озадачилась я. «Обтекаемо, музыку можно назвать так: новый джаз или композиторско-импровизационная музыка, в которой присутствуют этника, джаз, драм-н-бас, индастриал, психоделика и другие стили...»

Звучала музыка Эрика Трюффа, 12 ноября он выступал на сцене Государственной Академической Капеллы Санкт-Петербурга (Трюффа, а не Трюффаз, как мы уже привыкли его называть. Музыкант родился в Женеве (Швейцария), и «трюффа» — это особенность швейцарского произношения).

Стараниями Французского института сцена Капеллы в одночасье стала самой модной, самой прогрессивной и самой актуальной, особенно на фоне происходящих во Франции событий. Трубач и композитор Эрик Трюффа — один из тех немногих, кто в музыке говорит своё «я» и идёт дальше.

Он выступал с программой из последнего альбома Sаloua вместе с музыкантами группы «Ladyland»: Ману Коджа (гитара), Мишел Бенита (контрабас), Филипп Гарсия (ударные), Мунир Труди (вокал, скрипка). Был аншлаг. Публика — такая же неоднородная, как и музыка Трюффа, — что-то ещё — вопросы без ответов, вгоняющие в транс..., и продолжительные апплодисменты — в финале.

Труба Эрика Трюффа скромна, тонка и очень эмоциональна. Она человечна. Где-то удивительно светла, где-то трогательна настолько, что напоминает персонажи Вячеслава Полунина, где-то суетна и по-комариному писклява (кстати, во многих эпосах именно пищание комара выводит человека из транса — пограничного состояния). С драм-н-басовой аритмией сердца труба Эрика Трюффа продирается сквозь электронные сети.

— Эрик, Вы говорите по-русски?

— Знаю несколько слов. Выучил их перед концертом. Было понятно, что я говорил?

— Да.

— Если честно, то всегда, когда я приезжаю в другую страну, в которой даю концерты, стараюсь выучить несколько слов на том языке, на котором говорят в ней люди. Для меня это вопрос вежливости. Ведь если люди идут ко мне на концерт, покупают билеты, то и я могу сделать небольшое усилие.

— Было очень приятно. Спасибо.

— Мне нравится Россия, нравится русская литература: Булгаков — «Мастер и Маргарита», Достоевский, Толстой, Пушкин, Гоголь...

— Вы ведь не первый раз в России?

— Да. Я был в Москве, Владимире, Архангельске, Нижнем Новгороде, Самаре — три раза!

— Где Вам больше всего понравилось? Где Вам больше удалось почувствовать Россию?

— Больше всего мне понравилось в Нижнем Новгороде. Там я встретил свою любовь.

— Понятно.

— Москва для меня слишком большая. В Петербурге — оптимальное соотношение большого города и человека. Самой большой экзотикой стали старые районы Самары и Нижнего Новгорода — деревянные дома, деревья, узкие улочки, Волга вдалеке, церковь, купола — невероятно красиво! В Петербурге тоже есть небольшие улицы, на которых как бы попадаешь в прошлое.

— Ваш папа – саксофонист, Вы стали играть на трубе. Почему?

— Отец посоветовал. Я не выбирал, мне было всего шесть лет. В какой-то момент мне разонравилось играть на трубе, я стал заниматься на фортепиано. В 13 лет взялся за гитару, играл рок.

— А в 16 лет, как сообщают все источники, Вы услышали Майлса Дэвиса, который Вас потряс, и снова стали играть на трубе. Чем Вас потряс Майлс Дэвис?

— Он гений. Майлc Дэвис был свидетелем истории от 40-х до 90-х годов. В этот период произошёл резкий сдвиг и в техническом плане, и в социальном. Его музыка реагировала на изменения в обществе. Майлс Дэвис сумел отобразить эти изменения, их развитие. То же сделал Пикассо в живописи. Я стараюсь быть таким же.

— Тогда я не могу не задать Вам такой вопрос: как Вы относитесь к тому, что сейчас происходят во Франции?

— Всему есть причина. Если есть проблема, то есть и причина. Люди, которые устроили беспорядки — представители бедных слоёв населения, у них очень низкий уровень образования. Понятно, что бедность — не проблема, если есть доступ к образованию. Но его нет. Вместо того, чтобы идти и голосовать, люди поджигают машины. По-моему, это глупо, потому что это не поможет. В обществе есть другие рычаги воздействия. Но люди не знают, как сделать так, чтобы их услышали.

Другая плоскость — это история Франции. Франция была колониальной державой, потом многие жители бывших колоний приехали во Францию. Государству не удалось сделать так, чтобы эти люди стали полноправными членами общества. Что придумало государство? Оно придумало сделать «паркинги» для людей, «зоосады» за городом.

Пример: я беру щенка, помещаю его в клетку и не занимаюсь им, не дрессирую. Что происходит с щенком? Он вырастает в глупого пса, который бросается на всех, кусает, делает всякие гадости. Очень просто. В жизни мы следствие того, что у нас было в детстве.

Я считаю, что и с той, и с другой стороны — глупые люди. Французское общество похоже на человека, который жил и не задумывался о своём здоровье, а в 40 лет вдруг узнал, что у него рак. Правда, это проблема не только французского общества, это происходит везде. Благополучная часть общества предпочитает ограждаться от проблемных людей — бедных, больных. Политики часто живут в своём мире и не видят реальности. Я — артист — нахожусь в привилегированном положении, и я тоже забываю.

Единственная разница в том, что я не должен организовывать жизнь людей, это долг политиков; я должен играть музыку.

— Но Вы можете высказать свою позицию и делаете это здесь, на сцене... Эрик, а как Вы думаете, почему в настоящее время мало музыкантов, играющих на трубе?

— Труба – не модный инструмент. И трудный. Впрочем, не так уж мало тех, кто играет на трубе, мало тех, кто пробует сделать что-то новое, не похожее на старый джаз. Но есть — Нильс Петер Мольвер в Норвегии, американец Джон Хассель...

— Ваши коллеги, бас-гитарист Мишель Бенита и гитарист Ману Коджа, использовали много электроники. Вы почти весь концерт играли открытым звуком, иногда использовали сурдину. Почему Вы мало использовали электроники?

— Мне нравится контрастность, которая возникает от сочетания технических звуков и чистых. Это как парк в большом городе. Знаете, в Центральном парке Нью-Йорка есть пруд, деревья, а дальше, на горизонте, возвышаются небоскрёбы. Это очень контрастно и очень красиво!

— Вы городской житель? Живёте в Париже?

— Нет. Я живу в Бургундии, недалеко от старинного аббатства Клуни.

— «В жизни мы следствие того, что у нас было в детстве»... Ваш папа – музыкант, понятно, что Вы росли музыкальным мальчиком. А чем Вы ещё любили заниматься?

— Я любил кататься на лыжах.

— Лыжах? Беговых, горных?

— Горных, я же родился в Швейцарии. Из окна своего дома в хорошую погоду я видел Монблан. Любил принимать участие в соревнованиях.

— Как давно Вы сотрудничаете с Муниром Труди?

— Шесть лет. Мы познакомились с ним в Тунисе, я услышал его в баре.

— Вам именно арабская музыка нравится?

— Арабская, суфийская, русские песни, болгарские...

— А какую музыкальную среду Вы могли бы назвать своей?

— Современная музыка рушит границы. Благодаря интернету понятие среды испаряется. А те, кто замыкаются в определённой среде, — гибнут.

На возникновение нового стиля в музыке влияет множество факторов — ситуация в обществе, личность музыканта и инструмент. Когда возникал джаз, ситуация была следующая: человек заявлял, о том, что он — индивидуальность. На лидирующую позицию выходили солисты-индивидуалисты и соответствующие инструменты — труба, саксофон.

Со временем ситуация менялась. Появлялись новые стили. Прошло сто лет. В джазе — новом джазе — человек уже сипит о том, что он — индивидуальность. В своей музыке Эрик Трюффа всего лишь отображает действительность. Что случилось?

В какое-то время в истории музыки произошло жёсткое разделение на музыку интеллектуальную и музыку танцевальную. Интеллектуальные эксперименты вызывали интерес, но быстро наскучивали, потому что в них не было ритма. Ритма, который помог африканцам в Америке выжить. Сегодня ритм теплится в танцующей среде. Именно ритм в композициях Эрика Трюффа помогает выдерживать интеллектуальные перегрузки. «Танцуй. Не задумывайся ни о чём — просто танцуй, и как можно лучше. Ты должен танцевать. Иначе ничего не получится...» (Харуки Мураками, «Дэнс, дэнс, дэнс»)